Этногенез и этническая история

Среди важнейших вопросов исторической этнографии Сибири видное место занимает проблема многовековых этнокультурных контактов и взаимодействий ее коренных народов друг с другом и с народами соседних историко-культурных областей Восточной Европы, Казахстана и Средней Азии, Центральной Азии и Дальнего Востока. Эти этнокультурные взаимодействия оказались усиленными и обогащенными вследствие включения многочисленных этносов Сибири в состав Российского централизованного государства, а также начавшегося с XVII в. формирования местных ("сибирских") очагов пришлого русского населения. Еще до Октябрьской революции Сибирь по преобладающей массе населения, по важнейшим экономическим связям была настоящей "русской стороной" - органической составной частью аграрно-индустриальной России. Коренное нерусское население, сохранившее свои этнические территории, родные языки и традиционные культурно-бытовые особенности, было повсеместно вовлечено в тесные хозяйственно-экономические связи с русскими соседями.

Всесоюзные переписи населения начиная с 1926 г. регистрируют быстрое возрастание общей численности жителей Сибири, которая к 1989 г. достигла 28 млн человек. Численно преобладают русские, прочно освоившие не только южную лесную и лесостепную часть Сибири, но и многие удаленные места Северной и Северно-Восточной Сибири и Дальнего Востока. Русский демографический компонент составляет большинство среди населения всех промышленных новостроек и на транспорте, столь важном для экономического и культурного подъема глубинных районов Сибири.

Коренное население Сибири составляет на 1989 г. свыше 1 млн человек. В этнолингвистическом отношении это население весьма дробно и распределяется по многим отдельным народам и группам различной лингвистической принадлежности. 25 народов по причине их небольшой численности и сходных особенностей промыслового быта относятся к группе "малочисленных народов Севера" (общая численность свыше 156 тыс. человек). Это ненцы (34,7 тыс., включая группы, живущие на европейском Севере) эвенки (30,2 тыс.), ханты (29,5 тыс.), эвены (17,2 тыс.), чукчи (15,2 тыс.), нанайцы (12 тыс.), коряки (9,2 тыс.), манси (8,5 тыс.), долганы (6,9 тыс.), нивхи (4,7 тыс.), селькупы (3,6 тыс.), ульчи (3,2 тыс.), ительмены (2,5 тыс.), удэгейцы (2 тыс.), эскимосы (1,7 тыс.), чуванцы (1,5 тыс.), нганасаны (1,3 тыс.), юкагиры (1,1 тыс.), кеты (1,1 тыс.). Остальные народы Севера насчитывают по нескольку сотен человек (орочи, тофалары, алеуты, негидальцы, энцы, ороки), но этнографически они представляют значительный интерес.

Современные исследования отмечают большое своеобразие языковой ситуации в среде коренного населения Сибири. Ведущей тенденцией является, наряду со свободным развитием родной речи и письменности, все большее распространение двуязычия (знание наряду с родным языком русского или языка какой-либо соседней народности) и расширение функций русского языка во всех сферах общественной жизни. У большинства народов Севера с 1926 г. значительно увеличилась доля лиц, признающих родным языком русский язык (например, среди манси, селькупов, нивхов - до 50 %). Однако ни один из существовавших до революции самобытных языков Сибири не исчез, будучи поглощенным иноэтническим окружением. Это дает основание классифицировать народы Сибири прежде всего по этнолингвистическому признаку, имеющему большое значение для раскрытия прошлой "бесписьменной" истории этих народов.

Народы Сибири принадлежат к различным языковым семьям и группам. По численности говорящих на родственных языках на первом месте стоят народы алтайской языковой семьи, по крайней мере от рубежа нашей эры распространявшейся из Саяно-Алтая и Прибайкалья в глубинные районы Западной и Восточной Сибири.

Алтайская языковая семья в пределах Сибири делится на три группы: тюркскую, монгольскую и тунгусо-маньчжурскую. Первая ветвь - тюркская - очень обширна. В Сибири к ней принадлежат алтае-саянские народы (алтайцы, чулымцы, шорцы, хакасы, тувинцы, тофалары, или карагасы); западносибирские татары (тобольские, тарские, барабинские, томские и др.); на Крайнем Севере - якуты и долганы (последние живут на востоке Таймыра, в бассейне р. Хатанги). К монгольским по языку народам в Сибири принадлежат только буряты, расселенные в Западном и Восточном Прибайкалье.

В тунгусо-маньчжурскую группу семьи алтайских народов входят эвенки (тунгусы), обитающие рассеянными группами на обширной территории от бассейна Оби до Охотского побережья и от Забайкалья до Ледовитого океана; эвены (ламуты), расселенные в ряде районов Северной Якутии, на Охотском побережье и Камчатке; также ряд небольших народностей Нижнего Амура - нанайцы (гольды), ульчи, или ольчи, негидальцы; Уссурийского края - орочи и удэ (удэгейцы), Сахалина - ороки.

В Западной Сибири с отдаленных времен формировались этнические общности уральской языковой семьи. Это были, прежде всего, угроязычные и самоедо-язычные племена лесостепной и таежной полосы от Урала до верхнего Приобья. В настоящее время в Обь-Иртышском бассейне обитают угорские народы - ханты и манси. К самодийским (самоедоязычным) принадлежат селькупы на средней Оби и в бассейне Таза, энцы в низовьях Енисея, нганасаны, или тавгийцы, на Таймыре, ненцы, населяющие лесотундру и тундру Евразии от Таймыра до Белого моря. Эти народы называют "палеоазиатами", предполагая в них потомков древнейших обитателей азиатской части России. Вопрос этот очень сложный, так как даже приблизительно не известно, где и в какую археологическую эпоху первоначально формировались те ил иные "палеоазиатские" этнические общности. Во всяком случае, ученым ясно, что, видимо, никогда не существовало единой "палеоазиатской" этнолингвистической семьи, ибо условно относимые к ней нынешние языки весьма различны в лингвогенетическом отношении.

Только три "палеоазиатских" народа - чукчи, коряки и, вероятно, ительмены - составляют генетическое языковое единство, семью чукотско-камчатских языков. Остальные "палеоазиатские" языки стоят особняком друг от друга, да и к другими языковыми общностями Сибири и трудно подыскать какие-либо прямые генетические соответствия. Это языки небольших народностей - кетов на Среднем и Нижнем Енисее, нивхов (гиляков) в низовьях Амура и на Северном Сахалине. Столь же условно причисление к "палеоазиатским" своеобразных, но генетически родственных друг другу языков эскимосов на Чукотке и о. Врангеля и алеутов Командорских островах. Современная наука располагает некоторыми данными относительно того, что "палеоазиатским" эскимосскому и чукотско-камчатскому языкам на крайнем Северо-Востоке Азии в отдаленные времена предшествовали какие-то иные языки (соответственно этнические группировки), которые и могут считаться, по-видимому, древнейшими "палеосибирскими".

К "палеоазиатским" этносам относят также юкагиров и примыкавших к ним чуванцев (последние ныне в основном перешли на русский или чукотский языки). Однако исследования лингвистов обнаруживают в юкагирском языке наличие уралоязычного субстрата очень древнего происхождения. Он связан, по-видимому, с предполагаемым учеными выходом древнейших прауральцев в северные широты еще в эпоху неолита.

О том, что в глубинных этногенетических основаниях многих народов Сибири залегают древние "аборигенные пласты", свидетельствуют данные антропологии. В самом деле, все коренные народы Восточной Сибири и Дальнего Востока монголоидны по основным особенностям их антропологических типов. Монголоидами, видимо, были и древние обитатели верхнепалеотических стоянок этого региона (яркий пример: костные останки архаического монголоида на Афонтовой горе в Красноярске). Монголоидный тип населения Сибири генетически мог зародиться только в Центральной Азии. Археологи доказывают, что палеолитическая культура Сибири развивалась в том же направлении и в сходных формах, что и палеолит Монголии. Исходя из этого, археологи полагают, что именно эпоха верхнего палеолита с его высокоразвитой охотничьей культурой была наиболее подходящим историческим временем для широкого заселения Сибири и Дальнего Востока "азиатским" - монголоидного облика - древним человеком.

Монголоидные типы древнего "байкальского" происхождения хорошо представлены среди современных тунгусоязычных групп населения от Енисея до Охотского побережья, также у колымских юкагиров, отдаленные предки которых, возможно, предшествовали эвенкам и эвенам на значительном пространстве Восточной Сибири. Северовосточные "палеоазиаты" - эскимосы, чукчи и коряки - принадлежат к особо выделенной арктической монголоидной расе второго порядка, генетически связанной с каким-то очень древним населением материковой и приморской части Северо-Восточной Азии. Не менее древен специфический амуро-сахалинский физический тип нивхов (гиляков), который сложился в результате этногенетического взаимодействия североазиатских и тихоокеанских антропологических популяций.

Однако среди этих народов встречаются разнообразные расовые вариации, довольно много метисных переходных групп (например, у северных алтайцев, западных бурят и др.), что свидетельствует о сложном пути их этногенеза и относительно недалекой этнической истории.

У коренных народов к западу от Енисея наблюдается заметное ослабление монголоидных признаков; здесь преобладает уральская раса во многих ее разновидностях, возникшая в целом как следствие давнего и неоднократного смешения монголоидных и европеоидных групп. Впрочем, среди антропологов и этнографов распространено и иное мнение, согласно которому уральцы представляют собой древнейший недифференцированный расовый тип, а не результат смешения европеоидов и монголоидов. Если это так, то следует все же признать, что формирование его особенностей как древнего типа шло на порубежье и в зоне контактов европеоидов и монголоидов. Разные варианты уральской расы представлены среди хантов, манси, селькупов, ненцев, западносибирских татар, северных алтайцев и шорцев. По данным археологии и палеоантропологии с III тысячелетия до н.э., с приходом афанасьевских племен, и до рубежа нашей эры, в Южной Сибири вплоть до Саян на востоке прочно обосновалось ярко выраженное европеоидное население, несомненно, вступавшее в многообразные контакты и с автохтонными монголоидными племенами, что способствовало формированию многих переходных и смешанных типов.

Лингвистическая и антропологическая классификация народов Сибири помогает понять многие до конца еще не выясненные вопросы их этнической истории. Но отечественная этнография стремится разработать и собственный историко-культурный метод типологии преемственных совокупных черт образа жизни этих народов, устойчиво воспроизводящихся на базе исторически сформировавшихся способов жизнеобеспечения, лежавших в основании традиционных этнических культур. I

Историко-культурный метод этнографии, ретроспективно обращенный к наиболее отдаленным временам истории Сибири, позволяет установить целый ряд региональных культурно-исторических процессов, протекавших вполне самостоятельно и во взаимодействии друг с другом в конкретных условиях однородной и дифференцированной природно-хозяйственной среды, а также под влиянием культур иных регионов Евразии. Следствием этих процессов, с одной стороны было возникновение и развитие традиционно-устойчивых хозяйственно-культурных типов: 1) пеших охотников и рыболовов таежной зоны; 2) охотников на дикого оленя в Субарктике; 3) оседлых рыболовов в низовьях больших рек (Оби, Амура, также на Камчатке); 4) таежных охотников-оленеводов Восточной Сибири; 5) оленеводов тундры от северного Урала до Чукотки; 6) охотников за морским зверем на Тихоокеанском побережье и на островах; 7) скотоводов и охотников Алтая и Саян; 8) скотоводов и земледельцев Южной и Западной Сибири, Прибайкалья и др. С другой стороны, историческим следствием тех же процессов, развивавшихся в системе более широкого межплеменного обмена продуктами и способами хозяйственно-культурной деятельности, явилось формирование пяти больших историко-этнографических областей: западносибирской (с южным, примерно до широты Тобольска и устья Чулыма на верхней Оби, и северным, таежным и субарктическим, регионами); алтае-саянской (горнотаежной и лесостепной смешанной зоны); восточносибирской (с внутренней дифференциацией промысловых и сельскохозяйственных типов тундры, тайги и лесостепи); амурской (или амуро-сахалинской) и северовосточной (чукотско-камчатской).

Выделенные хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические области характеризуют собой историко-этнографическое многообразие Сибири. Но современная наука требует ответа и на более сложные вопросы зарождения и этнической истории коренных сибирских народов. Достаточно хорошо эта история известна со времени появления множества русских документов о Сибири, т.е. с XVII в. Более древние периоды реконструируются в основном по данным археологии, лингвистики и антропологии.

Правда, весь накопленный археологический материал о древнейших временах (в основном в интервале от 30-20 до 10-8 тыс. лет назад) отвечает скорее на вопрос о специфике хозяйственного освоения Сибири первобытным человеком, нежели на вопрос о предполагаемой этнической принадлежности различных групп первопоселенцев в степи, тайге и тундре Сибири и Дальнего Востока. Антропологи к этому добавляют лишь то, что процессы формирования и эволюции антропологических типов значительной части сибирских аборигенов происходили на базе "генетического материала" верхнепалеолитического или ранненеолитического местного населения.

Большинство исследователей сходится на том, что наиболее реальны поиски истоков этногенеза и этнических культур палеоазиатских, уральских и алтайских по языку народов начиная с эпохи развитого неолита и раннего металла (суммарно: IV—I тысячелетия до н.э.). В этот период известные науке локальные культуры аборигенов Сибири по их важнейшим признакам группировались, по крайней мере, в четыре больших региона: западносибирский, енисейско-байкальско-ленский, средне- и нижнеамурский, северовосточный (охотско-камчатско-чукотский). Возможно, что этим культурным регионам соответствовали какие-то этнолингвистические общности. Так, многие соображения свидетельствуют в пользу того, что уральская (угорская и самодийская) языковая общность формировалась в Западной Сибири, первоначально в лесостепной и южнотаежной области Среднего Урала до Верхнего Приобья. В Восточной Сибири, вокруг Байкала и в Енисейско-Ленском междуречье, вероятно, формировалось то древнейшее "палеоазиатское" население, которое — по его предполагаемым потомкам юкагирам - может быть условно названо "протоюкагирским". Однако это древнейшее "палеоазиатское" население Прибайкалья именно в эпоху ранних металлов попадает в сферу действия интенсивных миграционных и культурных процессов, связанных со становлением здесь новых типов хозяйства - скотоводства и земледелия. На базе такого культурного и этнического взаимодействия постепенно формируются новые этнокультурные области древности: собственно прибайкальская, саяно-алтайская и восточносибирская.

Древний палеоазиатский пласт, но иного происхождения, угадывается в носителях неолитических культур Охотско-Камчатского побережья. Это был "прото-чукотско-камчатский" этнолингвистический пласт, включающий в свой состав еще более архаичные этнические группы крайнего северо-востока Азии. Наконец, неолитические обитатели Среднего и Нижнего Амура вполне могут быть признаны "палеоазиатскими" предками нивхов.

Сложнее обстоит дело с решением проблемы этногенеза народов алтайской языковой семьи, формировавшейся поначалу в среде весьма подвижного степного населения Центральной Азии, за пределами южной окраины Сибири. Размежевание этой общности на прототюрков и протомонголов произошло на территории Монголии в пределах I тысячелетия до н.э. В Сибири позднее расселялись уже вполне сформировавшиеся порознь древние тюрки (предки саяно-алтайских народов и якутов) и древние монголы (предки бурят и ойрат-калмыков). Область и время зарождения древнейших тунгусоязычных племен определить на уровне современных знаний труднее. По-видимому, первичную ее локализацию надо искать в том же I тысячелетии до н.э. в Забайкалье, где прототунгусы находились в подвижном контакте с предками монголов и тюрок. Постепенно продвигаясь к Байкалу, они вступили в соприкосновение с палеоазиатскими предшественниками, завершившееся ассимиляцией последних. В контакте тунгусоязычных и палеоазиатских групп произошло становление своеобразного таежного комплексного хозяйства, которое сначала пешие, а затем и оленные группы охотников-протоэвенков начиная с рубежа нашей эры распространяли далеко на север от Байкала в Енисейске-Ленское междуречье и на восток до Охотского побережья и низовий Амура.

Самостоятельное течение этнокультурного развития народов Сибири неоднократно осложнялось внешними переселениями и хозяйственно-бытовыми воздействиями. Как показывают данные археологии, в особенности динамичными на территории Сибири (включая южносибирские степи и предгорья Алтая и Саян, Прибайкалье и Забайкалье) были культурные изменения и миграционные движения, захватившие эпохи от ранней бронзы до наступления и окончательного утверждения железного века. Эти процессы связаны с возникновением, развитием, взаимодействием таких известных археологических культур, как афанасьевская, андроновская, карасукско-ирменская, тагарская, таштыкская, и рядом других, им синхронных.

Этот охватывающий более двух тысячелетий период, начиная от рубежа III-II тысячелетий до н.э. и до первых веков н.э., стал временем активного взаимодействия носителей разных расовых, этнолингвистических, хозяйственно-культурных компонентов. Сибирь эпохи ранних металлов являлась частью обширного ареала (включая Поволжье, Приуралье, Среднюю и Центральную Азию, Северный Китай), в котором происходило становление культурных форм и хозяйственных укладов, связанных с прогрессом видов производящего хозяйства на основе бронзовой, а затем железной металлургии. Богатые материалы многих культур Сибири эпохи металлов, показывающие сходство важных типологических черт в металлургической технике, видах керамики, особенностях искусства, деталях погребального обряда, часто оборачиваются здесь множеством локальных вариаций во времени и пространстве, которые дают археологам и этнографам пищу для гипотез об этнической принадлежности их носителей, древних этнокультурных процессах и влияниях, конкретных обстоятельствах развития таких черт культуры и образа жизни, среди носителей, которых можно искать предков современных автохтонных народов.

В эпоху металлов в южносибирской степи и лесостепи бытовали прогрессивные культурные формы: развитое скотоводческое и земледельческое хозяйство, разные варианты сочетания земледелия и скотоводства, вплоть до высокоразвитых видов земледелия с применением искусственного орошения. Одновременно часть южносибирского региона входила в зону становления типично кочевого экстенсивного скотоводческого хозяйства с синхронным переходом кочевников на стадию железного века (в рамках I тысячелетия до н.э.). К факторам, активно воздействовавшим на этнокультурные процессы и взаимодействие хозяйственно-культурных форм, можно отнести также существенные климатические и экологические изменения, делавшие хозяйственно-культурный облик древнего населения иногда очень подвижным. Грань между хозяйственно-культурными типами, особенно в пограничье климатических и ландшафтных зон (например, в лесостепи, предгорьях), не была устойчивой. Данные археологии от эпохи бронзы и вплоть до I тысячелетия до н.э. показывают колебания форм хозяйства от оседлого и подвижного скотоводства в сочетании с охотой и рыболовством к усилению кочевых скотоводческих черт. Но даже небольшие изменения климата могли нарушать намечающиеся тенденции. Например, в занятиях населения в "экологическом пограничье" начинали временами преобладать охота и рыболовство, характерные для таежных племен, продвинувшихся с севера на юг (Прииртышье и Приобье).

Важно отметить, что культуры населения Сибири эпохи металлов характеризуются многими потоками разнонаправленных культурных влияний, доходивших с юга до низовья Оби и п-ва Ямал, низовьев Енисея и Лены, Камчатки и Берингоморского побережья Чукотки, а в высоких широтах - от северо-востока Сибири до Фенноскандии. Причем здесь есть основания говорить как о культурных заимствованиях, так и о древних миграционных потоках, которые уже на довольно ранних этапах этногенеза закладывали основы этнической двух- или даже трех-компонентности, например, обских угров, возможно, и самодийских этносов.

Во всех этих сложных и во многом пока неясных процессах древних хозяйственно-культурных и этнических взаимодействий бывает трудно определить, основываясь на археологическом материале, конкретных предков современных автохтонных этносов Сибири, ибо хозяйственные, лингвистические и антропологические черты этих народов часто складывались из разных компонентов, оформлялись как результат разновременных контактов в той или иной природно-экологической зоне. С изменением этнического состава в результате миграций нередко воспринимались новые элементы или видоизменялись в новой климатической зоне в ходе переселения старые. Есть попытки, порою небезосновательные, увидеть, например, в носителях карасукской культуры отдаленных предков народов енисейской языковой семьи (от которой ныне сохранился один народ - кеты). В носителях таштыкской культуры многие ученые видят тюркоязычных древних хягасов (народ гэгунь китайских хроник) – отдаленных предков современных хакасов. Но этническая история и кетов, и хакасов все же была сложной и включает еще целый ряд этнокультурных напластований и взаимодействий. С достаточной степенью вероятности можно лишь считать, что в этнокультурных взаимодействиях описываемых эпох принимали участие ираноязычные (скифо-сарматские), протоугорские, протоенисейские, протосамодийские, раннетюркские, прототунгусские и палеосибирские этнические компоненты. Многие из этих племен в первые века нашей эры включились в волны "Великого переселения народов" на запад, попав, в частности, в состав гуннского конгломерата. После этого в южносибирских степях постепенно стал накапливаться тюркоязычный этнолингвистический компонент.

Говоря о событиях в Южной Сибири в алтае-саянских областях, необходимо упомянуть культурно-историческое явление, сыгравшее впоследствии огромную роль в истории народов Сибири - возникновение оленеводства. Одомашнивание оленя произошло, по-видимому, на рубеже нашей эры в результате взаимодействия скотоводов с окраинными аборигенными племенами. Современные данные позволяют видеть гипотетическую прародину оленеводства в довольно широком ареале таежной и горно-гольцовой зоны Присаянья и Прибайкалья, откуда южносамодийские и тунгусоязычные группы затем широко распространили его на север, северо-запад, в Приамурье и Восточную Сибирь.

Время действительно широкого расселения тюрок по южной полосе Сибири, к северу от Алтая и Саян и в Западном Прибайкалье, - это, вернее всего, VI-X вв. н.э. Между X и XIII вв. начинается передвижение прибайкальских тюрок на Верхнюю и Среднюю Лену, что положило начало формированию этнической общности самых северных тюрок-скотоводов - якутов.

Пришлые тюркские группы сыграли в этно- и культурогенезе народов Сибири весьма неоднозначную роль: в одних случаях их кочевые объединения в поисках новых пастбищ вытеснили некоторые высокоразвитые комплексные скотоводческо-земледельческие культуры на периферию степной и лесостепной зон. В других же случаях пришельцы-тюрки инкорпорировались в местную культурную среду и постепенно передали ей своей язык.

Начало выхода в Забайкалье и Южную Сибирь тюркских групп с первых веков нашей эры послужило также первым толчком миграционным передвижениям тунгусоязычных племен на север от Байкала и на восток в Приамурье. Выход тунгусоязычных пришельцев на Амур и в Приморье происходил в то время, когда бронзовый век (не очень выразительный на Дальнем Востоке из-за бедности залежей цветных металлов) довольно давно, еще в начале I тысячелетия до н.э., сменился железным. Отдельные группы местных племен уже перешли к земледельческому хозяйству и животноводству. Тунгусские пришельцы адаптировались в состав местных земледельцев, приняв их тип хозяйства, но сохранив свой язык. В первые века новой эры здесь происходил дальнейший прогресс хозяйственных и социальных форм, сопровождаемый разнообразными этническими процессами, возникновением первых государственных образований (в У1-УП вв. - Бохай, в XII в. — "золотой империи" тунгусоязычных чжурчженей).

Чувствительный удар высокоразвитым культурам Дальнего Востока, как и юга Сибири, нанесло очередное возвышение центральноазиатских кочевников, создавших империю Чингисхана. Однако высокие культурные достижения народов Сибири не исчезли полностью после монголо-татарского разгрома. Но, будучи I оттесненными в отдаленные труднодоступные области, их носители утратили наиболее прогрессивные формы хозяйства и адаптировались в новой для себя таежной полосе, используя выработанные их предшественниками навыки.

Значительные передвижения в северной половине Западной Сибири совершали угорские группы. В раннем средневековье они обитали не только в бассейне Нижнего и Среднего Приобья, но и освоили Северный Урал, отчасти Припечорье, Ямал и лесотундру между низовьями Оби и Енисея. На Крайнем Севере Западной Сибири и в тундре к западу от Полярного Урала стала складываться ненецкая (самоедо-юрацкая) народность. От Таза до нижнего Енисея распространилась новая самоедоязычная общность лесных и тундровых энцев. Отсюда самодийцы, проникли и на Таймыр, где, смешавшись с местными палеоазиатами юкагирского ствола, образовали народность нганасан.

Но, пожалуй, наибольшие переселения с широким освоением тайги и ассимилятивным внедрением в "палеоазиатско-юкагирское" население Восточной Сибири совершили в средневековье тунгусоязычные группы пеших и оленных охотников на лося и дикого оленя. Перемещаясь в различных направлениях между Енисеем и Охотским побережьем, проникая из северной тайги на Амур и в Приморье, вступая в контакты и смешиваясь с иноязычными обитателями здешних мест, эти "тунгусские землепроходцы" в конечном итоге образовали многочисленные группы эвенков и эвенов и амуро-приморские народности. Тунгусы, сами овладевшие домашними оленями, способствовали распространению этих полезных транспортных животных среди юкагиров, коряков и чукчей, что имело важное последствие для развития их хозяйства, культурного общения и изменения в общественном строе.

Передача отдельных культурных черт от одних этнических групп другим происходила повсеместно и постоянно на протяжении всей истории народов Сибири. Иногда она завершалась сменой этнической спецификации и самосознания или даже синтезом этнокультурных черт и возникновением нового этноса. Один из ярких и недавних примеров этого - формирование этнической общности долган, возникшей в течение ХVIII-ХIХ вв. на территории между норильскими озерами и р. Хатангой и трех компонентов: тунгусского, якутского и русского. Постепенно русские промысловики - озерные рыболовы, переселенцы с востока - якуты и выходцы из лесотундры - эвенки перемешались между собой путем межнациональных браков и доставили в итоге новую народность, имя которой — долганы - дал один из эвенкийских родов, языком стал диалект якутского, а образ жизни, с основой на комплексном северном промысловом хозяйстве, включил в себя много деталей, свойственных всем исходным компонентам, как в материальной, так и в духовной культуре и фольклоре.

Наиболее стабильными и в хозяйственных занятиях, и в бытовой сфере казались оседлые рыболовы и охотники за морским зверем в низовьях Амура и на Сахалине (нивхи), на Камчатке (ительмены), на Чукотке (эскимосы и береговые, «сидячие» чукчи). Однако и они не остались в полной изоляции от внешних культурных воздействий, переживая одновременно и внутренние социально-бытовые перемены.

Важно подчеркнуть, что ко времени прихода русских в Сибирь коренные народы не только лесостепной полосы, но также тайги и тундры отнюдь не находились на той стадии социально-исторического развития, которую можно было бы считать глубоко первобытной. Социально-экономические отношения у многих народов Сибири достигли довольно высокой ступени развития уже в ХVII-ХVIII вв. Этнографические материалы XIX столетия констатируют преобладание у народов Сибири отношений патриархально-общинного строя, связанного с натуральным хозяйством, простейшими формами соседско-родственной кооперации, общинной традицией владения угодьями, организации внутренних дел и сношений с внешним миром при достаточно строгом учете "кровных" генеалогических связей в брачно-семейной и бытовой (по преимуществу, религиозно-обрядовой и непосредственного общения) сферах. Родственно-генеалогические племенные структуры длительное время оставались также формой социальной связи, необходимой при межплеменных взаимоотношениях, в том числе военных столкновениях. Основной социально-производственной (включающей в себя все стороны и процессы производства и воспроизводства человеческой жизни), общественно значимой единицей социальной структуры у народов Сибири была территориально-соседская общность, внутри которой воспроизводились, передавались от поколения к поколению и накапливались все необходимые для существования и производственного общения материальные средства и навыки, общественные и идеологические отношения и свойства. Формой территориально-хозяйственного объединения могли быть отдельное оседлое поселение, группа взаимосвязанных промысловых стойбищ, локальное сообщество полукочевников.

Но этнографы правы и в том, что в бытовой сфере народов Сибири, в их генеалогических представлениях и связях долгое время сохранялись живые остатки прежних отношений патриархально-родового характера. К числу таких стойких явлений следует, прежде всего, отнести родовую экзогамию, распространенную на довольно широкий круг родственников в нескольких поколениях. Существовали многие традиции, подчеркивающие святость и нерушимость родового начала в общественном самоопределении индивида, в его поведении и отношении к окружающим людям. Высшей добродетелью считалась родственная взаимопомощь и солидарность даже в ущерб личным интересам и делам. В центре внимания этой родовой идеологии находилась разросшаяся отцовская семья и ее боковые патронимические линии. Учитывался и более широкий круг родственников отцовского "корня" или "кости", если, конечно, они были известны. Исходя из всего этого, этнографы полагают, что в истории народов Сибири отцовско-родовой строй представлял собой самостоятельную, весьма длительную стадию развития первобытно-общинных отношений и их трансформации в предклассовые, с присущей данному этапу дуалистичностью экономико-хозяйственных и социальных форм переходного характера.

Отцовско-родовые институты народов Сибири не представляли собой, однако, чего-либо единообразного; типы родов, их строение, численность, характер внутренней связи между структурными звеньями не были одинаковыми. У тюркоязычных народов юга Сибири, у тунгусоязычных групп структура рода, внутри- и межродовых связей имела отчетливо выраженную форму "генеалогического древа". У таких народов, как обские угры, род ко времени прихода русских, по-видимому, уже разложился, однако сохранялась дуально-фратриальная экзогамность. Ее происхождение многие ученые связывают с двухкомпонентностью этнической основы хантов и манси. У части селькупов и нивхов этнографами отмечалась своеобразная трехродовая система "кольцевой" брачной связи, хотя сведения о ней довольно противоречивы. У ненцев же сохранились как роды, так и фратрии. А для структуры общества чукчей и коряков ко времени вхождения в состав России вообще не были свойственны ни фратрии, ни роды, но приоритет в общественной жизни и в семье сохранялся за мужчинами, стойко соблюдались такие обычаи, присущие стадии общинно-родовых отношений, как левират. Таким образом, все эти разнохарактерные социальные образования народов Сибири были далеки от научных представлений о классических формах родоплеменного строя. Но все они в совокупности как раз достаточно ярко отображают стадиальную переходность того этапа развития общества, который переживали автохтонные народы региона.

Что же касается предположения о том, что отцовскому роду предшествовала материнско-родовая организация, то обоснование факта ее существования в Сибири носит характер гипотетической реконструкции на материале некоторых реликтовых явлений, которые могут быть истолкованы по моргановской схеме архаического материнского рода. Например, ссылаются на бытование у кетов, энцев и нганасан экзогамных норм, исключающих брачные связи с партнерами как отцовского, так и материнского счета родства. Эту билатеральность экзогамной системы некоторые авторы объясняют как сохранившееся свидетельство такой исторической стадии, когда на севере Сибири отцовский род еще не получил всех прав по отношению к своим членам, а материнский род еще не утратил прежних прав по отношению к потомкам своих членов, перешедших в другой род. Ссылаются также на старинный обычай поселения молодого мужа в семье его жены у юкагиров, ительменов, эскимосов. У юкагиров известен старый порядок, при котором жених отрабатывал право взять жену в доме будущего тестя, а затем поселялся у него в качестве зятя.

Однако все эти явления существовали в рамках промысловой общины с подчеркнутым преобладанием родства и норм обычного права по отцовской линии и широкими связями соседского характера. Производственные отношения между мужчинами и женщинами в семье и локальной общине строились на основе разделения труда по полу и возрасту. Значительная роль женщины в домашнем хозяйстве была отражена в идеологии многих сибирских народов в форме культа мифологической "хозяйки очага" и связанного с ним обычая "хранения огня" реальной хозяйкой дома.

Следует, впрочем, учитывать, что используемый этнографами сибирский материал наряду с архаикой показывает и очевидные признаки давнего упадка и разложения родовых норм. Даже в тех местных обществах, где социальное расслоение не получило заметного развития, обнаруживались черты, преодолевающие родовое равенство и демократию, а именно: индивидуализация способов присвоения материальных благ, частная собственность на продукты промыслов и предметы обмена, на домашних оленей, имущественное неравенство между семьями, местами патриархальное рабство и кабала, выделение и возвышение правящей родовой знати, завуалированные формы эксплуатации под видом родственной и соседской взаимопомощи и т.д. Эти явления в тех или иных разновидностях отмечены документами ХVII -ХVIII вв. у обских угров и ненцев, саяно-алтайских народов и эвенков, якутов. Этнография XIX в. обнаружила сходные патриархально-общинные порядки на Нижнем Амуре и у северо-восточных палеоазиатов.

Тюркоязычным народам Южной Сибири, бурятам и якутам в указанное время была свойственна специфическая улусно-племенная организация, сочетающая в себе порядки и обычное право патриархальной (соседско-родственной) общины с господствующими институтами военно-иерархического строя и деспотической властью племенной знати. Царское правительство не могло не считаться с такой сложной социально-политической ситуацией и, признавая фактическую влиятельность и силу местной улусной знати, передоверяло ей фискально-полицейское управление рядовой массой сообщинников. Это способствовало юридическому укреплению реальной власти родоплеменной верхушки, базировавшейся ранее на неписаном обычае.

Необходимо учитывать и то, что российский царизм не ограничивался только сбором ясака - дани с коренного населения Сибири. Если так обстояло дело в XVII в., то в последующее столетие государственно-феодальная система стремилась максимально использовать производительные силы этого населения, налагая на него все большие платежи и натуральные повинности и лишая его права верховной собственности на все земли, угодья и богатства недр. Составной частью экономической политики самодержавия в Сибири было поощрение торговой и промышленной деятельности российского капитализма и казны. В пореформенный период усилился поток аграрного переселения в Сибирь крестьян из Европейской России. Вдоль важнейших транспортных магистралей стали быстро складываться очаги экономически активного пришлого населения, которое вступало в разносторонние хозяйственно-культурные контакты с коренными обитателями заново осваиваемых местностей Сибири. Естественно, что под этим прогрессивным в целом воздействием народы Сибири утратили свою патриархальную самобытность ("самобытность отсталости") и приобщались к новым условиям жизни, хотя это происходило в противоречивых и небезболезненных формах.