2 Этнографические группы народов и этногенетический процесс

Итак этнографические группы выступают в первую очередь как крестьянские общности, конституирующиеся по признаку хозяйственно-производственной замкнутости и создаваемой в этих условиях общности культуры и типа личности. Рассмотрим эти свойства этнографических групп на ряде примеров. Так Эвенкийские охотничье оленеводческие группы воспринявшие от соседей коневодство и особый тип хозяйства образовали самостоятельную баргузинскую этнографическую группу под названием «мурчен» («конные»). То же можно сказать о эвенках, заимствовавших от 147 русских разведение крупного рогатого скота в Якутии (на р. Мае), в ряде мест бывших Енисейской и Иркутской губерний Тунгусоязычные народы, вступавшие в контакты с нивхами, образовывали территориальные группы под различными названиями, с культурой оседлых рыболовов в своей основе. Значение хозяйственно-культурных признаков для выделения этнографических групп у современного европейского народа было разносторонне освещено Натальей Грацианской на примере Моравии. Она показала, что очень рано, уже в IX в. исчезают достоверные сведения о племенах Моравии и поэтому формирование этнографических групп Моравии (ганаков, моравских валахов и словаков), относящееся к более позднему времени не было связано с древним племеннь1м делением, хотя истоки процесса иногда уходят в глубь времен. Роль скотоводческого типа культуры была особенно велика у валахов, которые появились в Моравии в XV—XVII вв. Одна из частных форм удержания этнографического разнообразия культуры — существование этнографических групп, исторически бывших этногенетическими компонентами. Долгое время представление об этнографических группах в отечественной литературе вообще развивалось в русле изучения этногенетических и миграционных процессов. Поэтому в этнографических группах выясняли прежде всего связь с тем или иным компонентом, вошедшим в состав этноса, или обращали внимание на этногенетически и языково различающиеся коллективы, столкнувшиеся в ходе заселения новой территории. Этот акцент исследования чувствуется даже в работах классика русской этнографии Дмитрия Зеленина, отличавшегося широтой постановки проблем и вниманием к условиям бытования явления. Он писал: «Из этнографических источников мы должны поставить на первом месте собственное народное деление великорусского населения разных губернии и областей Деление это выразилось главным образом в виде прозвищ и кличек, присловий по адресу соседей. Присловья прозвища даются прежде всего новым переселенцам в данную местность со стороны прежних, старых жителей этой области. Переселенцы, в свою очередь, осмотревшись и обжившись на новом месте, дают какую-нибудь кличку своим соседям. Таким образом, разные колонизационные потоки и слои выделяются под особыми именами Иногда — там, где позднейшего 148 прилива населения не было, — присловье прозвище отличает друг от друга представителей разных древних княжеств и уделов (это относится, например, к присловьям Тверской губернии), а иногда даже и старых административных подразделений — волостей и станов, ведущих, правда, свою историю от тех же уделов (Московская губерния). Иногда при этом народная память просто-напросто сохраняет старые юридические термины, которые в официальном языке давно успели исчезнуть таковы «однодворцы» на всем юге Великороссии, «Гуслица, Вохна, Гжель» в Московской губернии, «Красная Водога» в Ярославской и другие. В своей более ранней работе Зеленин, отмечая, что этнографические группы исчезают, подчеркивает, что их изучение помогает исследователю установить деление народа не только на крупные, но и на мельчайшие группы, связанные с прошлым народа и ходом колонизации новых мест. После упомянутых разработок Зеленина нам удобнее рассмотреть проблему этногенетических компонентов на восточнославянском материале. Интересная страница в истории изучения этнографических групп русских связана с именем этнографа и археолога Бориса Куфтина. В своей работе, посвященной анализу женской одежды мещеры (1926), он характеризует мещеру как одну из этнографических групп русского народа оставляя подробное рассмотрение этого вопроса до завершения публикации всех данных по материальной культуре мещеры. Но эта работа Куфтина осталась незавершенной. В ряде своих высказываний Куфтин скептически относился к категоричному возведению мещеры к финскому субстрату, т.е. предлагал, по существу, видеть в мещере форму локальной общности русских, исторически находившуюся в широких этнокультурных связях, не исключавших древнее финское население (Критики Куфтина настаивали на чисто этногенетическом происхождении мещеры на финском субстрате ). Тенденция видеть в этнографических группах прежде всего образования, отражающие этногенетический процесс, в более поздних работах проявилась, например, в подходе Сергея Токарева. Этот автор в качестве этнического подразделения рассматривает деление северных и южных великоруссов которое, являясь в своей основе языковым, дополняется определенными культурны ми различиями. Рассматривая подразделения русского народа, Токарев выделяет три типологические категории, названные им 149 областными, местными и обособленными этническими группами. Областные группы по мысли Токарева, особенно характерны для южнорусского населения :«Оно наиболее пестро по своему происхождению. Это объясняется историей заселения южной местности и степной полосы России», т.е. запустением степи в эпоху постоянных набегов кочевников (XVIII—XV вв. ) и последующего постепенного переселения туда выходцев из более северных областей. Заселение степи привело к различию среди южнорусского населения полехов — обитателей Калужско-Орловско-Брянского полесья, очевидно, в своей основе потомков укрывшихся в лесах древних насельников этих мест, мещеры — населения левобережья Оки в лесной части Рязанской и Московской областей, однодворцев — потомков служилых людей XVI—XVII вв., заселявших южную границу государства. От областных Токарев отличает «местные группы», на которые, с одной стороны распадаются некоторые областные группы (однодворцы в Воронежской губернии состоят из локальных общностей наделенных крестьянскими прозвищами «щекуны», «галманы», «талгаи» и др ) ас другой — к «местным группам» относятся северорусские группы, известные под чисто географическими именами «онежане» «каргопольщина», «белозеры», «пошехонцы», «сицкари», «теблешане», а также тудовляне бывшего Ржевского уезда Тверской губернии по происхождению ассимилированные белорусы. «Обособленные этнические группы» сложились на окраинах коренной русской территории и в местах позднейшей колонизации. Таковы поморы, потомки новгородской колонизации XII в. и, несомненно, местного населения, с более мелкими группами того же «поморского» происхождения усть-цилемы и «пустозеры» на Печоре. К «обособленным этническим группам» Токарев относит волжских старообрядцев по Ветлуге и Керженцу, поселившихся там в XVII и XVIII вв., донское, уральское, терское и другие группы казачества а также различные группы русского населения Сибири включая затундренских крестьян, колымчан и марковцев. В общих чертах картина нарисованная Токаревым повторяется в разделе «Русские» в труде «Народы европейской части СССР» (1964) и в историко-этнографическом атласе «Русские» (1967). В первом издании в главе посвященной этнографическим 150 подразделениям русских Гали Маслова дополняет древнее восходящее к дофеодальному периоду различие северных и южных областей выделением среднерусской группы (исторический центр Московского государства) и западнорусской, переходной между северорусской и среднерусской при наличии белорусских связей и более поздними северо-восточной и юго-восточной группами. В основе всех таких больших групп взяты прежде всего языково-диалектные, а не культурные признаки. И хотя до сих пор не проведено фундаментальных исследований характера, причин и числа таких наиболее общих и широких подразделений русского этноса, в них в первую очередь выступает главная черта, связанная с этногенезом и этнической историей, причем эти подразделения никогда не были самостоятельными этносами, несмотря на попытки А. А. Шахматова это доказать. Выявляются рассматриваемые группировки только в результате специальных исследовании и никогда не находили отражения в народном самосознании. Недаром Михаилом Рабиновичем и Кириллом Чистовым в отношении этнической истории русских, украинцев и белорусов было сделано совершенно справедливое наблюдение, что существенную особенность этнической истории восточных славян составляет также то, что у каждого из этих трех народов процесс этнической консолидации развивался в различном темпе. Народы осознавали свое внутреннее единство постепенно и преимущественно не за счет противопоставления этнического сознания русских — украинцам и белорусам или украинцев — русским и белорусам и белорусов — русским и украинцам, а за счет противопоставления в ситуации XIII—XVI вв. восточных славян — татарам а украинцев и белорусов — татарам туркам, венграм полякам (и ополячившейся украинской и белорусской знати) и литовцам. Распространение влияния Речи Посполитой на земли восточных славян вело к специфической этнической окраске социальных и конфессиональных отношений. Очевидно отсутствие четко выраженного сознания этнических подразделении у восточных славян восходит к более ранним этапам консолидационных этнополитических процессов. На примере княжения Ольги установлено что киевские князья проводили политику разгрома племенных культовых центров вместе с уничтожением или удалением племенной верхушки с племенной территории в результате чего происходило быстрое исчезновение 151 племенного самосознания Борис Флоря обратил внимание на то, что этот процесс на Руси контрастирует с длительным сознанием принадлежности к особой этнической общности, преемственно связанной с племенным союзом, у большинства западных славян (мазовшане, ляхи, поморяне, лучане) и немцев (бавары, саксы, швабы). С точки зрения этнической истории и консолидационных процессов сохранявшиеся до поздних эпох «племенные» общности в Польше и Германии представляются тем не менее аналогичными рассмотренным выше группировкам русского этноса. Наличие или отсутствие в данном случае самосознания — лишь показатель уровня или специфики этногенеза. Ведь этногенез и есть консолидационный и ассимиляционный процесс связанный с потестарно-политическим освоением определенной территории. Одна из сторон этногенеза — ассимиляционно-миграционная, она возникает при активном восприятии субстратной культуры при сохранении этнического самосознания мигрирующего этноса. Это хорошо видно на примере русского освоения севера, северо-востока и юго-востока. Восточно-Европейской равнины, где русские вступили в контакт с различными по происхождению и культуре народами. Трансформация культуры, вызванная экологической адаптацией и заимствованиями наряду с сохранением древних черт, придала своеобразие облику русского населения. Такова, например, история поморов, которые образовались в результате русской колонизации, преимущественно новгородской, с XII в. северных приморских областей со значительной ролью местного карельского и саамского населения. Хозяйственно культурный уклад поморов связанный с рыболовным и зверобойным промыслом, был основным фактором стабилизировавшим эту этнографическую группу. Однако вследствие постоянного ассимиляционного процесса сложение поморской группы затянулось на века, и до сих пор у них ощутимо деление на местные группы. Естественно, что широкие миграции русских, заселивших самые отдаленные местности в Сибири, приводили даже к утрате этнического самосознания, как это случилось у кальгмчан заявлявших Владимиру Богоразу в конце XIX в. «Какие мы йусские, мы койымскии найод». Очевидно, не последнюю роль для такой позиции сыграло происхождение колымчан из сибирских казаков (включавших нерусские элементы) и разного промышленного 152 люда, формировавшегося сложными путями, вплоть до включения в них уголовных ссыльных. Различие, проводимое между этносом и этнографическими группами, позволяет в анализе последних отвлечься от высокоинтегрированных, системных параметров этноса, сопряженных с его связями с этносоциальным организмом, политическими структурами и мировоззренческой идеологией. Это открывает путь к исследованию целого спектра мелких и крупных этнографических групп от деревенских «концов» до широких территориальных общностей Зеленин на материале прозвищ охарактеризовал этнографические группы разного масштаба. «Присловье — прозвище, относящееся не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющих собою географическое или этнографическое целое. Такою группою может быть улица, деревня, село, город уезд или часть его (в последнем случае представляющая собою этнографическое целое), древнее княжество народ». Отметим, что в последнем случае, а может быть и в отношении древнего княжества речь идет об этнической группе, вошедшей в состав этноса. В качестве категории этнографической группы назовем также куст деревень («гнездо»), особенно характерный для расселения русских на Севере Относительная независимость этнографических групп от структуры их этноса дает возможность постоянного видоизменения этих групп в доиндустриальном обществе, появление новообразований. Таковы например многочисленные этнографические группы на северо-востоке русского этнического ареала, возникшие в результате колонизации тех мест и изученные Зелениным вятчане, сарапульцы, елабужцы и т.д. Особый случай — этнографические группы оседло кочевых и кочевых народов В соответствии с длительно сохраняющейся у них родоплеменной структурой этнографические группы, как правило являются носителями собственных генеалогий. Но так бывает не всегда. Поэтому Татьяна Жданко справедливо предложила различать по признаку генеалогий у народов Средней Азии и Казахстана локальные и генетические этнографические группы. Это предложение было поддержано другими исследователями. Создание новых генеалогии группами кочевников вовсе не исключительный случаи в их истории Этнографические группы, обнаруживая самостоятельность по отношению к этносу не могут 153 преодолеть зависимость от его социально экономической структуры. Само происхождение ряда этнографических групп было вызвано особенностями социально-сословной структуры феодального общества. Один из таких примеров — однодворцы, расселявшиеся в южнорусских губерниях, довольно сложного происхождения, но ведущим компонентом которых были потомки низшего разряда служилых людей (стрельцы, «боярские дети»). Характерно, что однодворцы, экономически будучи крестьянами, землею владели на поместном праве. Единое дворянское происхождение, если не всех, то большей части бывших однодворцев, одинаковые условия жизни в «степи», на окраине государства, однородная, военно-полевая служба с частыми кочеваниями и с постепенным передвижением все дальше в глубь степи — все это привело к тому, что сословие однодворцев постепенно выродилось в этнографический тип. Из за мягкого произношения «ч» и «к» (що — что, Ванькя -Ванька, чайкю — чайку) окружающее крестьянское население называло однодворцев «щекунами». Культура однодворцев отличала их от крестьян строительство глухих дворов, костюм, приближавшийся к дворянскому, и т.д. Жен из крестьян однодворцы не брали Другой похожий пример — «корежские дворяне», жившие замкнуто в местности Корега около г. Буя в Костромской губернии. Во второй половине XIX в. это были малоземельные неграмотные крестьяне, более бедные, чем окружавшие их «мужики», не имевшие дворянских грамот, но кичившиеся аристрократическим происхождением. Браки заключали внутри себя, иногда жен брали из дворянских семей. В их одежде были отмечены элементы «верхней» культуры шляпки у женщин, жилеты у мужчин. Происхождение этой примечательной группы связывают с поселением в XVII в. служилых людей на границе с непокорными черемисами (марийцами). По другой версии они потомки дворян, сосланных в Корегу за что-то Петром I. Такие этнографические группы, происхождение которых связано с сословным феодальным строем, имеют очень сложную судьбу, интересную для нас тем, что их культура как бы опосредствует связи между «верхней» элитарной культурой и «нижней» крестьянской. Через такие группы распространяются многие элементы 154 «верхней» культуры, иногда даже престижные отрасли, как это было в случае с валахами скотоводами, расселявшимися в Карпатских горах на основе так называемого волошского права. С другой стороны, в сословном феодальном обществе часто обособленно существуют этнографические группы самого нижнего социального ранга, вроде японских эта, сконцентрированные феодальными властями в особые поселки. Конкретный процесс сложения своеобразной этнографической группы на примере оренбургских казаков был хорошо прослежен Зелениным. Хронологические рамки процесса, конец которого был зафиксирован Зелениным в начале XIX в., равен 80 годам. В начале этого срока на левом берегу Урала в районе Оренбургской станицы появились первые обитатели — русские крестьяне из Самарской, Тамбовской, Тульской и, вероятно, других губерний, состоявшие из православных и староверов, украинцы, мордва, казаки, из которых часть была переселена правительством с Волги (из Самары), другие переселены из разных мест за преступления, третьи поселились добровольно. Из украинцев («хохлы» из Черкасс) некоторые считали себя потомками запорожских казаков. На первых порах среди смешанного населения сохранялась обособленность. Так, не вступали в браки с украинцами («хохлами»), но затем были установлены внутренние браки даже с соседним поселком, где проживали крещеные татары (нагайбаки). Всеми был воспринят русский язык. Только лишь старики украинцы еще говорили с украинским акцентом. Хозяйство основывалось на земледелии, животноводстве, рыбной ловле. Заметную роль играло вязание женщинами оренбургских платков из шерсти, покупаемой у казахов. В жилище отмечено смешение русских и украинских черт срубные избы, иногда вымазанные и выбеленные снаружи, летом — землянки. То же в одежде, например у мужчин рубахи, заправленные «по-малорусски под шаровары». В духовной культуре преобладали русские черты, например частушки Особенно интересно стремление во всем подчеркнуть отличие от «мужиков» (русских крестьян) обувь — валенки вместо лаптей даже летом, курение цигарок, а не трубок, даже стремление говорить «на о», чтобы отличаться от акающих мужиков. 155