6. Округлое тело

В народной культуре изготовитель вещи ее не завершает. Он недоделывает какую-нибудь деталь, недописывает орнамент, как это делает, например, расписывая кувшин, среднеазиатский гончар. Швы одежды у многих народов Кавказа до конца не зашиваются. На юге России и на Украине стена внутри дома под иконой остается непобеленной. В некоторых местах России часть хлеба на поле обязательно оставалась несжатой, У поморов на Севере при выходе мужчин в море женщины часть стола не мыли — иначе

201

моряки утонут в море. В Польше, Эстонии и Сербии есть обычай недостраивать храмы. Такой же незавершенности соответствует русский обряд, по которому новый дом должен оставаться недостроенным в течение 7 дней до вселения в него. Талмудические предписания евреев отличаются особой архетипичностью ритуально используемых предметов. Такова постройка сукка, воздвигаемая на празднике Суккот. Во время него в сукке положено спать и есть мужчинам. Сукка представляет собой три стены (по предписанию одна из них может быть неполной), покрытые растительным материалом. Это покрытие должно быть неплотным, чтобы через него мог пробиться сильный дождь. В мифологии урало-алтайских народов, отличающейся также сильно выраженными архетипическими редукциями, есть представление о доме как гнезде без крыши.

Суть подобных фактов — в представлении о том, что завершенная вещь может отделиться от человека, уйти куда-то, исчезнуть. В Китае с первых веков новой эры строго придерживались принципа незавершенности. 0б одном художнике танской эпохи (IX в.) рассказывается легенда: на изображенном им драконе он решил до конца дорисовать глаза (а видение — это сущность дракона). Дракон ожил, появились облака, молнии, и дракон исчез. В европейских суевериях незавершенность вещей связывают с угрозой жизни хозяину при их доделывании. Почему же от человека уходят завершенные вещи? Они покидают человека в силу своей предикативной сущности: они перемещаемы. В архетипе перемещаемостъ вещей делается абсолютной и безотносительной к обладанию ими человеком. Иначе говоря, вещи, столь близкие человеку и соразмерные его телу, находятся как бы вне человека, в особом архетипическом пространстве.

Первоначально вещь, архетипически находящаяся вне человека, живет без каких-либо признаков антропоморфности: она не имеет удобных ручек, подставок и т.п. Она округла. Округлость вещи — древнейшая морфема, соотносимая с архетипом перемещаемой вещи. Еще на стадии неандертальцев археологи зафиксировали странный интерес к сфероидным камням. В разбросанном виде или сложенными в кучи они присутствуют в местах стоянок этого предка человека. Сфероидами наши предки осваивали архетип вещи. Может быть, сказка о колобке, который «и от бабушки ушел, и от дедушки ушел», — это память о вещи-сфероиде.

202

В простых вещах народного быта можно обнаружить морфему сфероидного архетипа вещи. В русском быту широко использовались деревянные ковши. Их изготовляли из одного куска дерева, но так, как будто чашка делалась сама по себе, а ручка к ней как бы прикреплялась. Аналогов этому много и в других культурах. Вещи в народном быту часто имеют облик животных или изображение их голов, но чаще всего это ноги. Иногда зооморфность толкуется как украшение, имеющее мифологическое назначение оживить вещь и придать ей «характер» избранного животного. Но это — трактовка с позиций анимизма или тотемизма, т.е. с привлечением умозрительных научных категорий. Подойти с позиции исторических форм деятельности, т.е. мыследеятельности, проще. В сфероидности вещей и в обозначении их животным мы видим морфологическое доказательство архетипа вещи, восходящее к архетипу округлости, выделенного К. Г. Юнгом.

Округлость свойственна человеку, находящемуся в мире вещей. Здесь он не имеет специфических морфем. Широко бытуют мифы о сотворении человека из глины или из другой первоначальной субстанции, когда в первоначальном коме не были различимы ни конечности фигуры, ни признаки мужчины или женщины. Миф об округлости человеческой протоморфемы культурогенный: он просто соотносит человека как тело, находящееся в пространстве, с телами-вещами. В началах же своего автообраза предок человека еще не соотносил себя с вещами, а воспринимал себя абстрактно и самодостаточно. За многие тысячелетия до знаменитой пещерной живописи в раннепалеолитических рисунках-графемах предки людей изображали себя ритмическими по нескольку десятков раз черточками (клавиформами). В некоторых из них только-только намечается анатомический интерес, когда черточки получают выпуклость-округлость в верхней части. Полагают, что это первое изображение женщины. Округлая фигура женщины собственно и была первой протоморфемой, через свое облекание и соотношение с вещами дававшая последним их морфемные структуры.

Надо подчеркнуть, что архетипическая округлость человека не равна его натуралистическому образу, его антропоморфности. Уже в разложении древнейшего из жестов — указательного — на перцепцию и противочлен жеста, в роли которого выступает наблюдаемый предмет, последний воспринимается округлым пятном

203

или объемом. В указательном жесте, направленном на самого себя, человек цельно-округл. В такой округлости тело человека овещено и на него распространяются качества вещности. Как вещь человек «должен быть одет», «должен спать в помещении» и т.п. Иначе говоря, он должен быть хранимым. Как вещная округлость человек максимально приближен к телам вещного мира и становится в нем насильно перемещаем. В Библии говорится, что Адам и Ева после грехопадения устыдились друг друга и прикрыли наготу. Изгнание из рая сопровождается обретением первой вещи (одежды) и обретением вещной перемещаемости. Тем самым Адам и Ева из пространства рая вступили в пространство культурогенеза.

Вещное округлое тело должно быть разъято. Вот и воспринимал древний человек свое тело в культурогенном пространстве как состоящее из отделяемых органов. В этом новом образе оно как бы уплощивалось, растягивалось. Вещи тоже «растягивают» тело, ложка удлиняет руку, обувь — ногу, головной убор — голову, постель — все тело. Разъятое и уплощенное тело максимально пассивно. Спонтанная перцепция округлости тела, равного естественной телесности мира, сменяется усилием по прочтению искусственно уплощенного тела. На место непроизвольности встает ментальная программа прочтения смысла, скрываемого культурогенным телом. Как созерцаемость становится прочтением?

Смысл округлого тела в его однопорядковости с миром. Этот смысл виден, т е. визуальная перцепция тел приравнивает их друг к другу. Перцепция же культурного уплощенного тела требует забвения его однопорядковости вещам мира. Процедурное пошаговое прочтение тела есть забвение его первоначального смысла. Прочтение тела, удлиненного вещами, сводит почти на нет тактильную осязаемость округлого тела и повышает роль визуальной перцепции. Только она способна прочитать культурогенное тело. В культурогенном пространстве тело и вещи иконичны, т.е. визуально-образны.