4. Хранилище вещей

Хранилище вещей — хорошо известная черта этнографического быта. Всевозможные корзины, сумки, футляры, сундуки берегут вещи от постороннего глаза. Эти хранилища подчеркивают индивидуально личный, интимный характер вещи. Рассмотрим в этом аспекте один пример. В наше современное жилище вошли встроенные шкафы и полки. Такими уже становятся светильники и тенденция захватывает другие вещи. Это удобно. Но почему такой прием почти не реализовался в прошлом? Ниши в стенах дома были известны издавна, и они использовались, как правило, для религиозного культа, там помещали предметы культа, например статую божества. Такое использование ниш особенно характерно

195

для глинобитных домов. Оно известно, по крайней мере, с неолита. Традиция помещать в ниши статуи божеств или святых характерна и для поздних религий. Это можно увидеть и в западноевропейском соборе любого стиля, и в ламаистском тибетском храме. Алтарь в православной церкви, закрытый царскими вратами, отделяющими мир людей от местопребывания божества, совершающего там свои таинства, — это тоже ниша и хранилище.

Хранилище вещей всегда космологично. Оно легко становится на службу культу. Часто сундуки для одежды, лари для муки и другой снеди, амбары для зерна делают обособленными от дома, от жилища как такового. Эти предметы обычно переносные, а если они стационарны в силу громоздкости, то все равно в смысловом отношении выделены из жилого пространства. Это достигается разными средствами запретом подходить к ларям и амбарам всем, кроме главы семьи, вынесением за пределы жилья, богатой орнаментацией, если это такие лари, которые, как у сванов или других народов Кавказа, находятся внутри дома.

Японский дом сохраняет нишу токоному как место культа. Туда помещают вотивные предметы, картину-свиток, букет икебану. Вообще говоря, японское жилище более других продвинулось к жилищу будущего с его трансформируемым пространством. В способности японского дома делать помещение то спальней, то гостиной, то верандой есть та интимная близость к человеку, которую мы считаем признаком вещи.

Сами боги тоже хранят свои вещи. Но вещи богов мыслятся жизненно необходимыми для людей. Эвенкийская Старуха-земля хранит в сумочке магические предметы шингкэны, клочки шерсти, волосы зверя, перья. Последние служат для охотника ключами его удачного промысла. Добыть их у Старухи земли — его задача. Благосклонные боги сами отдают свои вещи людям, но чаще людям можно получить их путем моления или обманом. Так возникает мотив священной кражи.

Общая идея, которую можно вывести из анализа разных форм хранилищ, состоит в том, что последние стоят вне общезначимых фактов культуры, интимно скрывая в себе вещи человека. Так, душа Кащея прячется внутри животных. Хранилище — лоно природы, вбирающее в себя человека и его вещи на основе интимности. Такими хранилищами, украшающими жизнь человека

196

с ее сугубо частными интимными моментами, являются колыбель, жилище, могила, одежда. Во всех этих явлениях в языческих культурах есть такое проникновенно-хрупкое отношение к природе, которое назвать культом было бы грубо. Там имеет место скорее уважительное общение человека с природой.

Вопрос о субстанции вещи связан с вопросом о структурности отношений в системе «человек и вещь». Бесструктурная субстанция — вода — не является вещью. Вещь структурно зависит от формы жизнедеятельности человека. Огромную роль играет половое различие людей. Своим тканьем и плетением женщина облекает мир, мужчина орудием и оружием его расчленяет. До изобретения керамики женщина не могла еще находиться в таких же активных отношениях с вещью, быть ипостасью Вселенной, как мужчина, рано вооружившийся каменным топором. Поэтому колдовство — попытка активного воздействия на людей с помощью вещей, первоначально не было женским делом. У австралийцев колдовством занимались мужчины. Они направляли на жертву костяное орудие — палочку. При лечении из тела жертвы извлекали камешки. У австралийцев тело самого колдуна обладает магическими камнями, кристаллами кварца. Колдун у племени каби обозначается термином «хрусталиков много». Посвящаемому в колдовские таинства символически внутрь тела внедряли магические камни.

Женское колдовство потребовало сосудов для приготовления отваров и мазей. Оно вытеснило мужское. Сотканная одежда становится также средством магической связи с миром: «Надену утренний белый свет и застегнусь утренними мелко частыми звездами», «Одевайся небом, покрывайся облаком, перепоясайся поясом и силой Пречистыя Богородицы » — говорится в русских заговорах. В поэзии заклинаний мы ощущаем непосредственную радость общения с природой, но не культ в собственном смысле этого слова. Здесь еще можно было нечто сказать о теле пластичном, сотканном, и о теле твердом, которые реализуются в женском и мужском представлениях о мире.

Семантический потенциал, универсальная космологичностъ вещи уже делают возможным ее почитание. Причем вещь не лишается своей материальности. Даже напротив, здесь ожидается исключительное по силе проявление материальных свойств вещи меч всесокрушающ, чаша драгоценна или наполнена придающим

197

силу напитком. Возможность культа состоит в том, что вещь самодостаточна и может влиять на судьбу обладателя. Средневековый эпос особенно подчеркивает эту роковую роль вещи. Вот почему полнота бытия вещи, так хорошо осмысленная ранневизантийскими авторами, в эпосе связывается прежде всего с оружием и сосудом, чашей, которая может быть так же гибельна, как и реальная суассонская чаша.

Почему оружие и сосуды — основные категории погребального инвентаря? Оружие — не только орудие, направленное против человека, но и жест всеобщей реальности, выделяющий данную личность с ее особой судьбой. Щит Ахилла предопределял его жизнь и смерть, по обращению с луком был узнан Одиссей. У нас нет оснований сомневаться в том, что оружие в погребальном инвентаре захоронения воина является социальным знаком его личности. Оружие в данной ситуации избрано естественно, поскольку говорит о том мире храбрости, силы и воинского этикета, в котором жил воин. Но мы обращаем внимание и на такую сторону нашего примера: у делавших погребение не было особого выбора среди предметов быта, которыми пользовался умерший воин потому, что оружие своей полнотой бытия достаточно, чтобы передать эту полноту умершему и таким образом космологизировать захоронение. В подобного рода ситуациях, очевидно, следует видеть не культ вещей, а вещь как средство культа, в данном случае культа умершего.

Необходимо сделать еще одно замечание. Оружие наделено своей волей и этим оно ужасно. Оружие столь же пугающе, сколь и действенно. Угроза — важнейшая практическая функция оружия. Психологически это все то же рефлексивное воздействие на человека, т.е. это проблема исконной суггестии, подавления в противнике биологически необходимых реакций. Такая сторона оружия проявляется в его устрашающем виде (особенно красноречивы океанийские, африканские, древнеиндийские и древнекитайские примеры), в бряцании оружием перед боем у народов индоевропейского круга. Такое «демонстрационное манипулирование» сугубо мужское: вселить страх или его побороть — доблесть мужчины. Но оружие не только пугает, оно опасно для тела. И в этой своей функции режущего или колющего орудия оружие обретает женские коннотации: например, в Грузии клинки из лучшей, дамасской стали символически считались женскими.

198

Если оружие означает жест, угрожающий телу ранением и расчленением, то чаша — тоже жест со стороны предметного мира, но восполняющий и укрепляющий тело. Битва и пир — основные метафоры жизни, оружие и чаша — ее атрибуты. Смысловой потенциал сосуда как вещи огромен. «Чаша судьбы», «сосуд жизни» означают не только радости тела. Все же семантическое поле вместилища, сосуда положительно окрашено и «котел» не только древнекитайская метафора совершенного человека, но кавказская и т.д. Здесь действует семантическая связь между сосудом и хранилищем вещей.